На улице Сиреневой, дом два,
С окнами на город панорамой
Где лежала пожелтевшая листва,
Работал мастер рукою упрямой.

Трудился тут он много лет,
Никто не помнит, когда начал,
Старше его только жилет
Который достался впридачу.

Кто не зайдёт — недоволен тогда,
Хмуро смотрит сквозь линзы очков
И кричит: "Оставьте хоть чутка!",
А сам сидит и пьёт лесных чаёв.

Мастерскую закрывает он всегда,
Когда вновь садится за работу.
Слышна только звуков густота,
И сердце как-то чувствует заботу.

Что же выбивает он такого?
Гнездо у заготовки и подставку,
Тут придаёт форму толково,
А тут снова делает расправку.

Взял тело хрупкое, смазал шарниры,
Потрогал хрупкие из клёна ладони,
Достал из шкафа краски-сувениры
И всё раскрасил в светлом полутоне.

Теперь пора настала у лица:
Мастерски вырезаны глазки
И придан им цвет озерца,
Сувенирной акриловой краской.

Следом ушки, носик и рот,
Красные щёки, губы, реснички,
Волосы как каменный брод,
Но пышные, как колосья пшенички.

И тут, кто бы поверил в диво!
Глазки заморгали без труда,
Глянули на мастера пугливо,
В котором доброта и теплота.

Мастер улыбнулся и сказал:
"Сейчас мы подберём тебе наряд."
Взял куклу в руки, понёс в зал,
Где всех и каждого щедро одарят.

Глазки всё глядят по сторонам,
Любопытствуя всему вокруг себя.
Губки шепчут в мире чудесам,
Но никому не слышна эта хвальба.

Куклу мастер поставил на стол,
Стал рыться в старом ящичке,
Миниатюрные наряды расплёл
И стал показывать деревяшечке:

"Вот всё, что есть в моём доме,
Выбирай, кем хочешь ты быть.
Подумай, время не экономя,
А потом мы пойдём дружить."

У куклы тут же глаза заблестели
И стала с интересом выбирать,
Но не то, и в платье, и в мундире,
Всё это не хотела себе брать.

Но тут попалась взгляду бескозырка,
Тельняшка и флотское платьице,
А на нём летает чайка-белокрылка,
И туфли цвета чернил каракатицы.

Кукла пальцем указала на одежду
И нелепо начала одеваться,
Мастер посмеялся и помог невежде,
"Исполняю, куда же деваться."

Теперь на кукле форма для парада —
Настоящий матрос, но без корабля.
И вот бы передать как она рада,
Есть лишь улыбка, душу тепля‌.

Мастер уж сходил за подставкой:
"Пойдём же, найдём тебе место."
Кукла кивнула, взялась за вставку,
Села с краю, дожидаясь приезда.

В магазине, на полках шикарных,
Стояли наблюдатели немые,
Как будто со страниц гербарных
Глядели на них куклы чудные.

Вот солдатик, рядом звёзд созерцатель,
Балерина в пируэте филигранном.
Вот художник, пианист, и с ним писатель,
Садовник с букетом деревянным...

К ним рядом встанет морячок,
Они его приветствуют, махая —
Астроном свой снимет колпачок,
Художник поклонится, кивая.

Мастер слёз почти что и не держит,
Сердце горит от отцовской любви.
Он сам когда-то, рано осиротевший,
Смотрел как в море ходят корабли.

"Вы пока постойте, подождите жизнь,
Даже дерево под натиском не устоит.
Время оставляет только кучу пустынь,
И все равно оно когда-то победит...

Вы все попадёте в хорошие руки,
А пока, прошу, побудьте со мной.
Надеюсь, что для вас это не мука,
Скоро увидите вы весь шар земной."

Мастер ушёл в свою укромную каморку,
Куклы смотрели вслед, всё осознавая,
Один матрос лишь задрал бескозырку —
Когда же будет его прогулка мировая?

Он посмотрел в панорамные окна,
Где лежала пожелтевшая листва:
"Жду не дождусь, когда уже намокну,
И покорится мне морская верста."

Рассвет подкрался незаметно,
Раскидывая светлый свой луч.
На окне букет неприметный,
Вчера шторой закрытый от туч.

С самого утра ведут споры
Фиалка, Герань и Армерия,
И не дают друг другу форы,
Вот такая вот в вазе феерия.

Возмущается Герань на все лады:
"Так с нами поступать не этично!
Что-то плохо мне, дайте воды."
И цветок опускает драматично.

"Что же ты страдаешь, дорогая?"
— Утешала Фиалка подругу:
"Не так плоха наша жизнь другая!
Считай, что нам оказали услугу.

Уже осень подступает близко,
Мы бы на клумбе замёрзли тогда,
Земля усохла уже очень низко,
Завяли бы бутоны навсегда!"

Но начала Армерия встревать:
"Вспомни, как снаружи хорошо —
Земля прогретая, словно кровать,
И всегда на воздухе свежо.

Как дождь питает твои корни,
Как приятно обдувает ветер.
Ну а в вазе в грязном корме,
И поливают лишь раз в вечер.

Я помню как жила весь мир любя,
Но вырвали с корнем всю листву.
Тогда я впервые потеряла себя,
Обменяв желание жить на пустоту."

Герань вздрогнула, подняв цветок:
"Да, как я хочу вернуться в клумбу!
Смотреть бутоном на светлый восток,
А не на мёртвую деревом тумбу.

Я чувствую, как увядаю страшно
И в стебле больше нету сил,
И мне теперь уже не важно
Как вчера дождик моросил."

"Так давай же сбежим на поля!"
— Снова подначивала Армерия
Навалимся на вазу и вуаля —
Снова с нами природы материя."

Фиалка ахнула: "что же вы творите?
Мы разобьёмся спасения в этом нет!
И всё не так плохо, как говорите,
На вид вполне красив сей кабинет..."

Но настрой бунтовшиц не унять,
Толкнул разум в стенку вазы
И разбилась об пол благодать,
С треском обрывая все фразы.

Растерзаны осколками бутоны,
Цветов потерялась вся красота.
Слышны Герани жалкие стоны:
"Я б и в вазе прекрасно расцвела..."

Ах, лето, нас разлучило время
Почти на двести восемьдесят дней,
Как в той позабытой поэме
Ждать было трудней и трудней.

Но наконец, по горизонту видно солнце,
Катится и тонет в ярких небесах,
А я с цепочкою во рту смотрю в оконце,
Сижу и мечтаю о простых чудесах:

Как собираю полевые траве,
Плескаюсь в прохладной реке.
Как понимаю, что те люди правы,
Которые с тобой рука к руке.

Хотя, мечтать ведь можно вечность,
И мы с тобой наедине не навсегда.
Давай же выражу свою сердечность,
Как не выражу больше никогда.

Возьму машину напрокат и плед,
Поеду снова на зелёные холмы
И сочиню всего один куплет,
Как Давид писал свои псалмы.

Радио включу, а там всё также
Песни безработных детских лет,
И пусть упрекнут меня в краже,
Но их добро пойдёт в мой амулет.

И вот холмы, солнце в своём пике
Смотрит обжигая сверху вниз,
Осветляя травы в своём блике
И воспевая юности девиз.

Проведём мы вместе целый вечер,
Собирая тобой взращённые цветы,
Обводя взглядом облаков колечки
И не страшась повседневной суеты.

А после, как наступит ночь,
Сидения разложу, лягу так
Чтобы солнце смогло помочь,
И утро разбудило кое-как.

Я посмотрю в окно, укроюсь пледом
И буду как спать как матери младенец.
На прощание напомнят звёзды следом,
Что я один своей судьбы владелец.

Сырой окоп, ничейная земля,
Солнца не видно уже сотню дней.
Сухой озноб, вдалеке пятерня
Тихо шагает сквозь скопище теней.

Удался рейд!

Наведя на них ружьё, кричат: "Пароль!"
Пятерня в ответ им: "Ржавый нож!"
Среди своих важней всего контроль,
Или весной кровавой будет рожь.

А в блиндаже ликования укол,
Хочется солдатам спустить невéсть
"Сколько за ночь перерезал горл?"
Гордо пальцами он крутит: "Шесть!"

Другие тоже соревнуются не хуже,
И хоть бы у кого пала слеза:
"Я одного ботинком топил в луже!"
"Да что там, я им выколол глаза..."

Но за что?

И так бы продолжался смерти пир,
Отравляя чужой кровью батальон,
Но как мышь среди других проныр
Зашёл в блиндаж учтивый почтальон.

Теперь тишина настала как в штабе,
Каждый увидеть хочет родной подчерк.
Одно письмо было адресовано "Папе",
На строке "Куда" косой был прочерк.

Солдаты сразу поняли, кому оно —
Тому солдату, на чьих руках шесть,
И тут уже совсем не мудрено,
Что сразу отпадает всякая месть.

Теплее нет ничего!

Улыбнулся солдат, вскрыв письмо,
До ушей и красиво как рассвет.
Сел на иссохшее от времени бревно,
Стал читать, направив лампы свет:

"Дорогой папа, пишу тебе из дома.
Как поживаешь, а видел ли врага?
Я знаю, не дождутся они разгрома,
И знаю, что вернёшься ты героем!

Все говорят, как страшно и жестоко,
Но ведь мой папа самый смелый!
Пусть ветер принесёт с востока
Для всех нас самые лучшие вести.

Я жду, когда вернёшься ты домой,
И не остановит тебя никакое зло!
Снова мы обнимемся с тобой
И я скажу, как люблю тебя сильно!

Я верю в тебя всей маленькой душой!
Жду с улыбкой слёзной на глазах.
Пусть враг для нас станет чужой
И испарится зло в белых облаках.

Но прошу, папа, не забывай одно,
Что война это ужас и жестокость.
Герой не тот, кто опускается на дно,
А тот, кто несёт мир и любовь."

И кто же я?!

Руки трясутся, онемели ноги,
Ботинки стали узкими в керзе.
И кто бы предоставил подмоги,
Да уже пьяные спят все.

Пулей выбежал из блиндажа,
Метаться стал солдат в окопе.
И не смолкает нынче бубнежа
В полузатопленном подкопе.

"Чего же остаётся мне?
Здесь не место милосердий!
Что скажу сыну и жене?
Убийца я, пособник смерти!"

Нет мне прощения!

Вбежал в блиндаж обратно,
Схватил там детское письмо.
Мандраж усилился стократно,
"На всю жизнь теперь клеймо!"

Пытался начеркать карандашом,
Прижавшись всем телом к стене,
Родному сыну, волос чей кудряшом
Остался на обратной стороне.

Но так и не смог дать ответ,
Хотя бы внести слово правды.
Оставил лишь только завет:
"Матери дари цветы лаванды."

Какой же стыд...

Так и уснул солдат у стены,
Снились в ночь убитые им:
"...Все смерти наши учтены
Расскажи о них детям своим..."

На утро не осталось слёз.
Вошёл к нему другой берет:
"Не думай о жизни, что унёс.
Давай же, сегодня снова рейд!"

Примкнул к ружью штык-нож,
Взял у жизни время взаймы.
Побрёл, сам на себя непохож,
На убийство во славу войны...

Прости отца, сын...

Однажды, я сидел перед окном,
Окрашивая небо своим взглядом,
Вниманием обдавая сумрачные тучи,
И пальцем меря расстояние до луны.

Ничто не содрогало в эту ночь,
Только река желала звёзды уволочь.
Вдруг спокойствие прервал порыв,
И взгляд по комнате метаться стал...

Тучи скорее убегали вдаль,
Луна катилась с ними вслед,
Река, точно испуганный удав,
Металась то ко мне, то к небесам.

То ветер был, товарищ баловливый,
Что нарушал идилию в обед,
Но в этот миг, в этот полночный час,
Его не ждал никто, никак.

Я разозлился, хмуро поглядел,
Всплеснул рукой как по воде:
"Зачем пришёл ты, экий негодяй?"
Сорвалось с красно-белых губ.

Он потеснился, полетел наверх,
Присутствием поджимая звёзды,
Потом он бросился к реке —
Бранила та его, как я ругался тоже.

И всё же он присунулся ко мне,
Своим дыханием развевая шторы:
"Зачем же ты пришёл к нам в эту ночь?"
Спросил я снова и также негодно.

Ветер решил приблизиться ещё,
Навзничь опрокинув каланхоэ,
Он прошептал: "пришла моя пора"
И осознал тогда я совершенно всё.

Я понял, по мурашкам на щеке,
По сухой, очень холодной дрожи.
Река же не желала замерзать,
А звёзды не желали снова тучь.

То был не наш дневной товарищ,
Не тёплый ветер, проказник озорной,
То был старик, белобородый и скупой,
Что решил нанести нам визит.

Теперь окно закрыто, брошена природа.
Я взглядом не смогу никак помочь:
Хиус пришёл, и ведь он только знак,
Что скоро к нам придёт Белá-Зима.

Луч света, утро и красивая заря —
Такое яркое свечение неспроста.
Пуд кофе, яд и завывание зверья:
"Там незнакомец!" Мне кричат уста.

Что ж, придётся выйти на порог,
В кровати не встречают ведь гостей.
Виднеется в окне густой парок,
А может предложить ему груздей?

Надену плащ, в рубашке неуютно,
Да сапоги, что выносили душу.
Завывание стихает поминутно,
Наверное, морозит горло стужа.

Дверь отворив, я оглянулся бегло
В поисках столь раннего гостя,
Но стужа резко превратилась в пекло,
Аж стало распалять мне кости.

"Эй, друг, как мы не виделись давно!
Я уж забыл как выглядит твой дом.
Ещё не сгнило то злосчастное бревно,
Которое держало всё с трудом?"

Я мигом навострился, сделал шаг,
Развернулся и увидел кого ждал.
Чёрный снег блестал вокруг как лак,
И он стоял, приветы мне кидал.

Я скромно улыбнулся, он мне тоже.
Я помахал рукой, и он махнул в ответ.
Бархат на перчатке был как кожа,
Как мака полевого красный цвет.

Брюки были вовсе не к сезону,
Пальто зимой не защитит совсем.
Туфли подходили бы к газону,
Но никак не для лесных богем.

"Зачем же ты пришёл ко мне под утро?"
Спросил я, да и точно был бы прав:
"Решил я посетить здешнюю тундру,
И сразу попросить у тебя трав."

Я понял сразу, что нужны за "травы",
Молча развернулся снова в дом,
Нашёл в нём ящик с надписью "отравы",
Но и с ингредиентами притом.

Ивы пару веток и гвоздики,
Хризантемы лепестки попросит он.
Знаю, что мне будут заковыки,
Значит в добавок я возьму пион.

Снова выйду к гостю, да с букетом,
Он так обрадуется, сделает поклон.
Я тоже сделаю, заметив под жакетом,
В форме затмения чёрный кулон.

"Дай хоть взгляну в глаза, мой друг,
Последний раз и побреду я дальше."
Я лишь кивну и выпрямлюсь как сук,
Но свой то взгляд я отведу подальше.

А в голове порядком идёт мысль:
"НЕ СМЕЙ СМОТРЕТЬ ГОСТЮ В ГЛАЗА"
Тогда какой от этой встречи смысл,
Если внутри мной управляют голоса.

Пару секунд растянутые в вечность,
Со смехом мне хлопок в плечо.
"Тебе спасибо, только лишь за честность"
И больше мне не стало горячо.

Мой гость ушёл, обняв скупой букет
Перчатками из бархата и мака,
Поправив под пальто старый жакет.
"Красиво же одет мой гость, однако"

Домой вернувшись выпью сразу чаю,
В компании гербария и мрака.
Пусть не подумает, я солнцу не серчаю,
Но всё же утро начинается со знака.

Я один, и разве это не прекрасно?
Спокойствие — здоровье для души.
Ко мне приблизиться пытаются напрасно,
Я не хочу сгореть в грызущей меня лжи.

Никто меня не будет беспокоить,
И будет разум вновь дозволен сам себе.
Я смог вокруг себя барьер построить,
И не поддамся вновь неистовой толпе.

Но, тем не менее, спокойствие опасно:
Безумие— родная ей сестра.
И люди все стараются напрасно,
Ведь они всюду вместе, как два сросшихся ребра.

Навязчивые мысли — не есть хорошо:
Первый признак того, что безумье идёт.
Средь них всех не заметишь — вот уже и оно,
И живёте в обнимку, года напролёт...

Я один, и всё таки это прекрасно!
Безумие — отличный собеседник.
Оно — есть истина и счастья проповедник.
А то, что "меня" больше нет, неважно.

Я слышу голос, чувствую, что таю,
И понимаю, что закончен мой балет.
Свой добрый и тяжёлый взгляд метая,
Передо мной возникнет силуэт.

Он — мой эйдолон и проводник,
Воплощение меня в новом мире.
Пусть даже если сердцем я поник,
Душа моя продолжит жить в той лире.

И в том мече, в глазах цвéта листвы,
Цвéта той весенней, ранней страсти.
Со смыслом заключительной строфы
Останется судьбой, не взявшей власти

Мне будет горе, озарение и битва,
Хоть вовсе по природе не смельчак.
Молодость на вид оставит бритва,
Но разум съест пуд соли натощак.

И свежее дыхание из груди
Развеет резкий и холодный ветер.
На окончании тернистого пути,
Где не бывал побитый жизнью клевер.

Вот и последний жизни полусон,
Но не закончит в ней бежать родник,
И у той жизни будет эйдолон,
Такой же новой жизни проводник.

В одной стране туман и роз,
Жила-была принцесса грёз,
А также жили в той стране
Волчонок, зайчик, все-все-все!

Там воздух — сладкий аромат,
Вода точно жидкий хрусталь,
У неба нет границы вдаль,
А ветра, словно птицы звучат.

И у принцессы, что не день,
То помогать ей всем не лень,
И этим пользовался каждый,
Проблемы есть у здешних граждан

Зайчонок молвил: мне б как волк,
Ходить везде и не боятся,
С чего ж я должен всех пугаться,
Ведь в зайцах тоже толк!

На завтрак забегал поэт —
Просил построить ямб,
Танцовщик просит пируэт,
Художник — острый клямб.

Мышонок просит круп ведёрко,
Волчонок — тёплою зимы.
Актёрка — радости взаймы
И капельку восторга.

И так весь день, недели, месяц —
Покоя в замке нет совсем,
И даже не осталось дрём,
Лишь пустота средь лестниц.

Вдруг, из принцессы грёз,
Принцессой слёз вмиг стала,
И в воздухе печаль звучала,
Из рек уныние лилось.

Взмолить о помощи хотела,
Но разбежался весь народ:
Кто в норы, маяки, иль в брод,
И даже солнце побледнело!

Ни музыканта, ни певца,
Нет ни поэта, ни пловца,
Волчонок с зайцем, с мышкой кот,
И лишь принцесса средь чернот.

Когда она всем помогла,
Ей в благодарность были горы,
Когда рыдала как могла —
Попрятались все в норы.

О, милая моя принцесса,
Принцесса грёз, принцесса слёз,
Кистей и перьев поэтесса,
И автор многих дивных поз.

Как я хочу твоих объятий,
Принять все слёзы без конца,
Чтобы была одна картина,
С названием: "Счастлива она".

Лишь ты мне даришь вдохновение,
Тот уникальный сборник проз...
Прошу, не плачь, не плачь, принцесса
Моих безумных, сонных грёз.

Однажды, посеребрянным деньком,
Юноша сидел, как будто пьян,
А перед ним, размеренным молчком
Лежал непокорённый Океан.

Тот Юноша разглядывал песчинки,
Бубнил под нос, вздыхая каждый раз:
"Всё это звёзды, может быть пылинки.
Нелёгкая судьба вам всем далась..."

Воды‌ король услышал, встрепенулся,
Пустил на берег лютую волну.
Юноша воды немой коснулся,
И крикнул: "Ни за что не утону!"

Свой взгляд приподнял, ухмыльнулся:
Как Океан цианом он блестал.
Встал с камня, быстро отряхнулся,
И королю воды вопрос задал:

"Чего же ты молчишь передо мною,
Стыдно тебе, а может быть устал?
Всё вижу, снова давишься звездою,
Или сбиваешь вновь какой аврал?"

Снова волна, и снова бестолку порыв,
Она будто бы юношу хранит,
Лицо его, слегка совсем омыв,
Хоть чуточку от дум освободит:

"Забыл совсем ты, о великий Океан,
Кто перед тобой в сей миг стоит.
Не я совсем, и не злодей Левиафан,
А та душа, что в моём нутре сидит."

Король воды как будто вспомнил,
И звёзды лёгким бризом обдал.
Но тут вступилась девушка бездомна,
И ею было Небо, кто бы знал!

Юноша и не поверил вовсе —
Собой девица кроет короля!
Вот диво на скалистом пляже,
Даже вокруг природа замерла.

"Чего же, Небо, кроешь Океан?"
Через нутро ей Юноша кричал,
И зол он был, не от того, что пьян,
А потому, что счастье упускал:

"Любишь ты его, но отчего же,
Из-за его тебе слепой покорности?
Или Океан твой протежé?
Небо не способно на порочности!

Чем я тебе не нравлюсь, расскажи!
Глаза и волосы циан — как у него!
Земля ведь тоже вся во лжи,
Но выбрала ты именно его!"

Тут Юноша заплакал, не сдержался,
И слёзы лились прямо в Океан.
Но король воды не отозвался
И Небо скрыло свой меридиан.

Сошлись любовники на горизонте.
И нет различий, всё ведь синева!
Душа и не мечтала о геронте —
Совет не даст мудрейших голова.

"За что судьба мне, Небо-красота?
За что страдаю я, великий Океан?"
Ответа нет, лишь пение кита,
Совсем едва заметный ураган.

"Я тоже Океан, да не любим.
Я тоже волна, но не смогу подняться.
Я как скала, но легче разруби‌м
Я как песок, но не способен осыпаться.

Молитвы уже стали бесполезны,
Душа ублюдка овладела мной!
Прошу вас, будьте так любезны,
Внесите в жизнь мою покой..."

И Юноша упал в светлые воды,
В моменте слившись с королём.
Глядел своим цианом в небосводы,
И думал: "Вот бы жить втроём..."

Но брак разрушить никому не в мочь.
Синее небо, ей покорённый Океан.
Не смогут они Юноше помочь,
Ведь его счастье — той души обман.

Юноша и вправду был король —
Как волна, как скала, песка хрусталь
Но есть "но" — он игрок в свою роль,
Кукла с гордым именем"Печаль".